восторге от встреч с руководителями страны. В 1932 году Александр Довженко снял фильм «Иван», который был подвергнут жесточайшей критике на Украине, что заставило режиссера перебраться из Харькова в Москву. Он написал Сталину и был принят «ровно через двадцать два часа после того, как письмо было пущено в почтовый ящик… Он так тепло и хорошо, по-отечески представил меня товарищам Молотову, Ворошилову и Кирову, что мне показалось, будто он давно и хорошо меня знает»[1039].

Классицизм возвращался в изобразительное искусство и архитектуру. Художественное творчество ненавистного пролеткультовцам реалиста Репина было объявлено образцовым. «Восстановлена Академия художеств, сменена экспозиция в Третьяковской галерее: авангард загнали в крохотную комнатку… Великолепные бесплатные мастерские и продовольственные пайки в то голодное время получили художники»[1040].

Взаимоотношения творцов и власти не были бескорыстными. Архив Молотова полон просьбами вполне материального плана. Работавшая с ним Шила Фицпатрик обнаружила: «Писатели, музыканты, ученые, артисты и художники — все обращались к Молотову, называя его в своих письмах по имени и отчеству и переводя свои притязания на личную почву, как и подобало клиенту, пишущему патрону. Молодой писатель Павел Нилин… был одним из тех, чье обращение к Молотову оказалось успешным (он получил однокомнатную квартиру площадью 18 квадратных метров — вдвое больше старой). Писатель А. Н. Толстой, легендарный владелец “неисчерпаемого счета в банке”, получил дачу не то в восемь, не то в десять комнат, правда, просил одиннадцать. Просьбы защитить от клеветы и нападок тоже часто встречались в почте Молотова. Беспартийный ученый молил о защите от травли со стороны влиятельного коллеги-коммуниста; историк просил пресечь клеветнические слухи, будто он дружил с троцкистом; поэт жаловался на разгромную рецензию на свое произведение в “Правде”… Группа философов-коммунистов стремилась заручиться поддержкой Молотова в полемической атаке на “идеализм” в физике, предпринятой ими на страницах своего журнала, а П. Л. Капица в то же время писал Сталину и Молотову письма в защиту “идеалистов”… А. А. Фадеев в письме Молотову выражал общее недовольство литературного сообщества тем, что нет Сталинской премии по литературе (этот недочет быстро исправили)»[1041].

После того как на XVII съезде ВКП(б) окончательно восторжествовала теория построения социализма в одной стране, неотъемлемой частью идеологии стал советский патриотизм, потеснив революционно-интернациональные идеи. Возвращались многие элементы традиционной культуры. В репертуаре музыкальных и хоровых коллективов появились русские народные песни и танцы. Постановление 1934 года «О преподавании гражданской истории в школах СССР» осуждало прежние подходы, когда «вместо преподавания гражданской истории в живой и занимательной форме с изложением важнейших событий и фактов в их хронологической последовательности с характеристикой исторических деятелей учащимся преподносились абстрактные определения общественно-экономических формаций». Было дано указание подготовить к изданию новые учебники по истории, основаны исторические факультеты МГУ и ЛГУ. Были возвращены к работе выдающиеся историки, пострадавшие в 1929–1930 годах (Бахрушин, Готье, Греков, Тарле, Черепнин и др.)[1042].

Идеи советской власти, социализма и коммунизма находили широкий отклик. На фоне западной депрессии СССР воспринимался многими как один из динамичных экономических и культурных центров мира. Герберт Уэллс, Бернард Шоу, Ромен Роллан, Анри Барбюс, Луи Арагон, Теодор Драйзер, Эрнест Хемингуэй, Лион Фейхтвангер, Рабиндранат Тагор — эти самые востребованные представители мировой элиты побывали в СССР и написали эссе и книги, полные восхищения, иногда открытого, иногда плохо скрываемого. Андре Жид утверждал: «Захватывающе интересно пребывание в этой необъятной стране, мучающейся родами, — кажется, само будущее рождается на глазах. Там есть хорошее и плохое. Точнее было бы сказать: самое лучшее и самое худшее… Кто может определить, чем СССР был для нас? Не только избранной страной — примером, руководством к действию. Все, о чем мы мечтали, о чем помышляли, к чему стремились наши желания и чему мы готовы были отдать силы, — все было там. Это была земля, где утопия становилась реальностью»[1043].

Но во властной элите зарубежных стран отношение к СССР было иным.

Начало Второй мировой

В начале 1930-х годов Советский Союз продолжал, говоря словами Литвинова, «танцевать на немецкой ноге». Был продлен Берлинский договор 1926 года. Вспоминал посол Герберт фон Дирксен: «Чтобы отметить это событие, Крестинский пригласил меня и руководящих работников посольства на завтрак, на котором, как нам сказали, в роли хозяина будет выступать Молотов, к тому времени сменивший Рыкова на посту премьер-министра. Событие совершенно исключительное, поскольку Молотов вообще-то терпеть не мог общаться с иностранцами. Но поскольку мы довольно бегло говорили по-русски… у нас состоялся приятный завтрак с интересной беседой»[1044]. В сентябре 1931 года Советский Союз посетили руководители танкового управления рейхсвера Кейтель, Адам и фон Браухич. Строгое политическое руководство и уважительное отношение к армии в СССР произвели на них сильное впечатление[1045].

Кремль начал процесс планомерного возвращения в клуб великих держав и был заинтересован в максимально возможном расширении внешнеполитических контактов. Последовал зондаж возможности налаживания отношений с Парижем, опасавшимся роста германского реваншизма. Процесс сближения завершился весьма успешно: пакт о ненападении между СССР и Францией был парафирован 10 августа 1931 года. При этом одним из условий его подписания французской стороной была названа нормализация Москвой отношений с Польшей. Начались переговоры с Варшавой, над которыми надзирала упоминавшаяся комиссия ПБ «по советско-польским делам» с участием Молотова. В декабре 1931 года он официально подтвердил: «СССР приступил к переговорам о пакте ненападения с Польшей. В последнее время нам сделано предложение о заключении пакта о ненападении со стороны Румынии, Финляндии и Эстонии»[1046].

Это вызвало очевидное раздражение Берлина. Особенно беспокоила Германию перспектива признания Советским Союзом территориальной целостности Польши[1047]. Но наиболее серьезный вызов мировому порядку и безопасности СССР пришел с востока. 18 сентября 1931 года Квантунская армия приступила к реализации идеи расширения жизненного пространства Японии. К концу декабря она оккупировала юго-запад Маньчжурии, в феврале 1932 года заняла основной центр советского влияния в Китае — Харбин. 9 марта было провозглашено создание марионеточного государства Маньчжоу-Го во главе с последним императором Китая Пу И в качестве регента. Появилась весьма протяженная советско-японская сухопутная граница — от Владивостока и чуть ли не до Читы, на которой стали скапливаться японские войска, готовые к броску в Монголию и СССР. Агрессия Токио не вызвала серьезных протестов великих европейских держав. Но с точки зрения Москвы (и истории) Вторая мировая война началась именно тогда.

— Особенность данного момента заключается в том, что все больше стирается грань между мирным положением и войной, — вползают в войну и воюют и без открытого объявления войны[1048],